graphics © thelma blantyre

- итак, агент, как вы находите этот уголок?
- рай, сэр.
- значит, в этом месяце в понятие рая входят убийство, несколько покушений и поджог?
- рай - это очень большое и интересное место, сэр

- Ничего личного, приятель. - это правда. Эдди не испытывает ни ненависти, ни негодования. Ни сочувствия, ни сожаления.
Они ехали в одну сторону почти час. Местные пейзажи быстро приелись - вершины холмов, кукурузные угодья, затерявшиеся в лесах по ту сторону обочины - местная повесть о труде и одиночестве, знакомая каждому, кто вырос в этих краях; впрочем, никто из них не смотрел в окно. Сквозь ленивую дрему рассеянно следил за дорогой Эдди. От духоты подташнивало, и он сглатывал вязкую, горькую слюну, время от времени прикладывался к фляжке с водой, но опускать стекла отказывался.
Укрытый пледом и куртками, с заклеенным ртом и связанными руками, «приятель» ответить не мог. Попутчиками они стали пару дней назад, когда Сэм встретил мальчишку Динов в одноразовом желтом плаще: кровь стекала по узким ладоням, впитывалась в чернозем. Первая мысль превратилась в действие, и он побежал - к Эдди, не от него. Случилась беда - и он не знал, где и какая. Жизнь не готовила его к жестокости, и в детстве брат часто над ним смеялся - «если наступит апокалипсис, Сэм умрет первым», добавлял после паузы - «от трусости». Жилье Сэма стояло через три дома от участка Динов, отец Роберт крестил его сына до того, как ребенок задохнулся во сне. А теперь Сэм трясется на заднем сидении раздолбанного доджа.
Эдди было что сказать, но слова не шли, и он давился смехом в темноте. Не прокручивать зажеванные мысли проще. Голова пустая-пустая. Как бывает в детстве, когда лето приходит в комнату и обещает золотистые чудеса: встать с постели - единственная стоящая обязанность на утро; кроссовки ждут своего часа под стулом, и легкие ноги могут унести тебя куда угодно - мимо забегаловок, старой заправки, школьного крыльца и чужой повседневной ругани - в цветущее завтра, где Эдди быстрее, сильнее, лучше. Славно быть здоровым, юным, выносливым. Это ненавсегда. Он знал, что его тело недолговечно, оно вытянется, раздастся в плечах, возмужает, а потом загнется, скукожится, как гниющее яблоко, захереет, обратится в пыль; и однажды Эдди не проснется, не проснутся его родители, и Джесси, и Брэйди, его слушатели, приятели, недруги, не проснется Хэй-Спрингс, и кукурузный божок - в положенный срок тоже.
Он плохо спал этой ночью, ещё хуже - прошлой. Лежал без сна в наушниках, слушал INXS, собирал, что поставить в эфир. Встала с постели мать, подогрела молоко - циферблат указал на четверку. Проснулся Роберт - Эдди слышал, как они разговаривали, как свистел чайник, звенели кружки, как молились, опустившись на колени в предрассветных лучах солнца на дощатый пол. Тянуло рассмеяться, потому что как бы Дин не старался (а он не старался), на балке под потолком все ещё подсыхала чужая кровь.
Он знал: придет время, и все уйдут.
В придорожной забегаловке Эдди прихватил мятную жвачку, два шоколадных батончика, банку энергетика, обменял бутылку хорошего виски на канистру бензина. Это было вчера, и вместо шипучего напитка Эдди прикладывался к теплому лимонаду. В глаза будто песка насыпали. Сонные мухи стучали по лобовому стеклу и, оглушенные, падали на пол. Запах пота и застарелых шкур приближался к критической отметке. Пощелкал радио - Лола Мэй снова перегибает палку с хип-хопом, через две минуты выключил.
Здесь, посреди нигде, казалось, время остановилось - не только за пределами салона машины. Дин слишком хорошо знал: мир в его первозданном виде никогда не спит и обманчиво безмятежен, как и много лет назад, продолжит процветать - с людьми или без, деревья по прежнему будут тянуться ввысь, небо пронзительно синеть, солнце восходить на востоке и заходить на западе. Там где когда-то был океан, теперь клочок земли; кто знает, что будет дальше. Одно он знал наверняка: не прорастет только кукуруза - если человек не посадит семена, она не взойдет. Поле зарастет сорняками.
Он устал, и океан кажется ему бесконечным. Сухим, жестким и хрупким. Как кукурузная шелуха.