graphics © berenice
в главных ролях:
frank fontaine & brigid tenenbaum;
на том же месте в тот же час:
1952. фонтейн футуристикс правит бал: фрэнк щеголяет в лучших костюмах, город захвачен генетическим восторгом, бриджит уклончиво отвечает очередному репортёру, девочки продолжают пропадать.
краткое изложение:
сколько ты собираешься меня мучить, бриджит?
перед тененбаум открыты все двери - лучшие рестораны, громадные лаборатории, научные конференции, офис фонтейна - помнишь ли ты, бриджит, с чего всё начиналось? помнишь ли ты, кому обязана? помнишь ли ты, что означает благодарность?
сколько ты собираешься молчать, бриджит?
обязательно заговоришь - обязательно вспомнишь.
frank fontaine & brigid tenenbaum;
на том же месте в тот же час:
1952. фонтейн футуристикс правит бал: фрэнк щеголяет в лучших костюмах, город захвачен генетическим восторгом, бриджит уклончиво отвечает очередному репортёру, девочки продолжают пропадать.
краткое изложение:
сколько ты собираешься меня мучить, бриджит?
перед тененбаум открыты все двери - лучшие рестораны, громадные лаборатории, научные конференции, офис фонтейна - помнишь ли ты, бриджит, с чего всё начиналось? помнишь ли ты, кому обязана? помнишь ли ты, что означает благодарность?
сколько ты собираешься молчать, бриджит?
обязательно заговоришь - обязательно вспомнишь.
Дождь стекал за шиворот, впитывался в мягкую ткань платья - и она шла, как оглушенная, вдоль тротуара - перебирая ногами; каждый шаг давался с трудом, через силу, по инерции. Улицы смазывались, лица расплывались. Йохан нашёл её у автобусного вокзала (не помнит, как там оказалась), выругался по немецки, выбрался из джипа и под заинтересованными взглядами аргентинцев двинулся к ней - надвигающейся угрозой, обеспокоенной единицей, единственным близким человеком. Бриджит ударила по протянутой руке, отпрянула прочь, через два шага выбежала на середину проезжей части, будто не узнала; чуть ли не в первый раз дала отпор, и Йохан растерялся до такой степени, что не нашелся с ответом.
- Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Ты?!
Он не хотел устраивать сцен, видит Бог, она его довела. И он стоял на улице (мертвый, на сегодняшний день его имя в черном списке), его белая рубашка быстро промокла, и с волос вода попадала на лицо, это было не важно - ни сейчас, ни потом. Сводило челюсть, до рези в желудке (от страха) хотелось есть и чтобы страшный сон поскорей закончился, и Бриджит села в машину, закончила истерику.
- Твоя новая жизнь, твои безупречные документы, твоя безопасность, твои шмотки, в конце концов!
И она не знает, почему человек перед ней злится - но он злится. И без колебаний, без сомнений и лишних слов, Бриджит тянется расстегивать платье, пальцы путаются в перламутровых пуговицах - третья, четвертая. Не обращая внимания на улюлюканье, сигналы проезжих машин, ошарашенное лицо дяди (нет, этого просто нет); ткань спадает вниз, в асфальтовую грязь, обнаженное тело едва различимо под серым тропическим ливнем.
Йохан протягивает свою мокрую рубашку, просит остановиться, предлагает встать на колени - и становится, будто это способ её подкупить, но она не берет и не прекращает. И когда он пачкает ладони, пытается отмыть колени, разворачивается, чтобы уйти - она говорит. Едва слышно. Шёпотом.
- У меня нет денег.
- Что? - кажется, что он неправильно расслышал. Это как пытаться вписать объемный круг в треугольник.
- Йохан, у меня нет денег. Чего ты хочешь?
Опустошенный, он садится в машину (сидение скользкое и в разводах), предлагает (просит?):
- Поехали домой. Я с тобой с ума сойду.
Из панорамных окон застеклённой лаборатории переливаются синеватые разводы (приглушенная темная гамма шепчет о укромности и тайных помыслах). Рыбы задевают плавниками сросшиеся кораллы, уплывают прочь. Если прислушаться, то можно уловить, как гудит генератор, низко, раскатисто стонет Мистер Баблз. Неповоротливый, он стоит в дверях: каркас его туловища слишком большой, а дверь - прочная, так что Бриджит не может выйти, а Мистер Би войти. Но Бриджит работает и чужое любопытство её тяготит, а Баблз не считается.
Бриджит никогда не видела китов, и когда кто-то (лица не запомнить, имя не воспроизвести) говорит ей (между делом, вскользь), что речь Больших Папочек напоминает китов, она проводит ночь в Мемориальном Музее, изучает атласы, подшивку журналов, слушает записи с гидрофона. Вопросы, не требующие сиюминутных ответов, не имеют отношения ни к текущему исследованию, ни к будущему, но желание знать, ненасытное желание, которому нет смысла противостоять, удерживает Бри до утра. Под толщей воды на дне океана нет ни светового дня, ни короткой ночи, но мерки остались, как перепавшие по наследству обноски старших братьев - на циферблате наручных часов без пятнадцати шесть, и Бриджит открывает лабораторию.
Это не дом. Бриджит не знает, что такое дом. Четыре стены, кровать, будильник, картинка с Восторгом в позолоченной рамке - двухэтажная квартира с именной табличкой, один из люксов Меркурия, по соседству с апартаментами самых богатых людей города. Напоминает плохую шутку, если бы Бриджит умела шутить. В её гардеробе распакованные вещи из чемодана - единственное платье, мужской свитер и брючный костюм, который ей купил Йохан, когда они ездили в Берлин - купил на спор, и видеть её в этой одежде не любил. У неё не было денег. Парадоксально. Вопиюще. Абсурдно. Всегда. Бриджит Таненбаум - самая богатая женщина в Восторге, у которой ни гроша. Ни дамской сумочки, ни подходящего по случаю кошелька, в кармане - портсигар; она много курила, в табачной лавке давали в долг - и никогда не просили ни денег, ни АДАМ, ни плазмидов. И Бриджит брала. Никто никогда не говорил ей, что это плохо. Если Сушонг не заказывал еду, она не ела. Если Лэмб не приносила вина, не пила. И никогда никому не рассказывала - ни про Йохана, ни про отца, ни про нацистский лагерь (цифры на руке - сами за себя). Но когда приходил Фрэнк Фонтейн (как сегодня) - она знала, что лучше не перечить. И ни за что не соглашаться.
Он похож на пьяного, но это не так, и весь его вид - вид человека, потрудившегося её разыскать, настойчивый и доброжелательный. И все же инстинкт говорит ей - беги к автобусной станции, не останавливайся. Она рассматривает его вскользь, украдкой, не отвлекаясь - от колб и формул; чужая настойчивость толкает на реакцию, на однозначный ответ, и она опускает ресницы вверх и вниз, безмолвно соглашаясь, как смертельно уставший человек, чьи губы не в силах разлепиться.
Её дом на сегодня - это вальсирующий город Восторг, с его вымытыми берегами и трубами из нержавеющей стали, с неоновыми вывесками, это Коэн, и Фонтейн, и Райан, и Сушонг, и Лэмб - вместе взятые. Детский «штаб» из подушек и одеял под столом. Её дом - это не комната, это чувство движения в законсервированном пространстве.
Так какая разница - откажет ли она сейчас или потом?
Какая разница?
- Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Ты?!
Он не хотел устраивать сцен, видит Бог, она его довела. И он стоял на улице (мертвый, на сегодняшний день его имя в черном списке), его белая рубашка быстро промокла, и с волос вода попадала на лицо, это было не важно - ни сейчас, ни потом. Сводило челюсть, до рези в желудке (от страха) хотелось есть и чтобы страшный сон поскорей закончился, и Бриджит села в машину, закончила истерику.
- Твоя новая жизнь, твои безупречные документы, твоя безопасность, твои шмотки, в конце концов!
И она не знает, почему человек перед ней злится - но он злится. И без колебаний, без сомнений и лишних слов, Бриджит тянется расстегивать платье, пальцы путаются в перламутровых пуговицах - третья, четвертая. Не обращая внимания на улюлюканье, сигналы проезжих машин, ошарашенное лицо дяди (нет, этого просто нет); ткань спадает вниз, в асфальтовую грязь, обнаженное тело едва различимо под серым тропическим ливнем.
Йохан протягивает свою мокрую рубашку, просит остановиться, предлагает встать на колени - и становится, будто это способ её подкупить, но она не берет и не прекращает. И когда он пачкает ладони, пытается отмыть колени, разворачивается, чтобы уйти - она говорит. Едва слышно. Шёпотом.
- У меня нет денег.
- Что? - кажется, что он неправильно расслышал. Это как пытаться вписать объемный круг в треугольник.
- Йохан, у меня нет денег. Чего ты хочешь?
Опустошенный, он садится в машину (сидение скользкое и в разводах), предлагает (просит?):
- Поехали домой. Я с тобой с ума сойду.
say it like you mean it; bones become dust; gold turns to rust
i'd rather watch my kingdom fall
i want it all or not at all
Бриджит никогда не видела китов, и когда кто-то (лица не запомнить, имя не воспроизвести) говорит ей (между делом, вскользь), что речь Больших Папочек напоминает китов, она проводит ночь в Мемориальном Музее, изучает атласы, подшивку журналов, слушает записи с гидрофона. Вопросы, не требующие сиюминутных ответов, не имеют отношения ни к текущему исследованию, ни к будущему, но желание знать, ненасытное желание, которому нет смысла противостоять, удерживает Бри до утра. Под толщей воды на дне океана нет ни светового дня, ни короткой ночи, но мерки остались, как перепавшие по наследству обноски старших братьев - на циферблате наручных часов без пятнадцати шесть, и Бриджит открывает лабораторию.
Это не дом. Бриджит не знает, что такое дом. Четыре стены, кровать, будильник, картинка с Восторгом в позолоченной рамке - двухэтажная квартира с именной табличкой, один из люксов Меркурия, по соседству с апартаментами самых богатых людей города. Напоминает плохую шутку, если бы Бриджит умела шутить. В её гардеробе распакованные вещи из чемодана - единственное платье, мужской свитер и брючный костюм, который ей купил Йохан, когда они ездили в Берлин - купил на спор, и видеть её в этой одежде не любил. У неё не было денег. Парадоксально. Вопиюще. Абсурдно. Всегда. Бриджит Таненбаум - самая богатая женщина в Восторге, у которой ни гроша. Ни дамской сумочки, ни подходящего по случаю кошелька, в кармане - портсигар; она много курила, в табачной лавке давали в долг - и никогда не просили ни денег, ни АДАМ, ни плазмидов. И Бриджит брала. Никто никогда не говорил ей, что это плохо. Если Сушонг не заказывал еду, она не ела. Если Лэмб не приносила вина, не пила. И никогда никому не рассказывала - ни про Йохана, ни про отца, ни про нацистский лагерь (цифры на руке - сами за себя). Но когда приходил Фрэнк Фонтейн (как сегодня) - она знала, что лучше не перечить. И ни за что не соглашаться.
Он похож на пьяного, но это не так, и весь его вид - вид человека, потрудившегося её разыскать, настойчивый и доброжелательный. И все же инстинкт говорит ей - беги к автобусной станции, не останавливайся. Она рассматривает его вскользь, украдкой, не отвлекаясь - от колб и формул; чужая настойчивость толкает на реакцию, на однозначный ответ, и она опускает ресницы вверх и вниз, безмолвно соглашаясь, как смертельно уставший человек, чьи губы не в силах разлепиться.
Её дом на сегодня - это вальсирующий город Восторг, с его вымытыми берегами и трубами из нержавеющей стали, с неоновыми вывесками, это Коэн, и Фонтейн, и Райан, и Сушонг, и Лэмб - вместе взятые. Детский «штаб» из подушек и одеял под столом. Её дом - это не комната, это чувство движения в законсервированном пространстве.
Так какая разница - откажет ли она сейчас или потом?
Какая разница?