Dean, Eddie

[лейбовиц]

graphics © berenice

Edward Martin Dean (Eddie)
Эдвард Мартин Дин (Эдди)

Я начал смекать, что возраст — это кое-что!
17, 1973-04-11

Душу надо содержать в опрятности.
Родился и вырос: Хей-Спрингс, Небраска.
Семья:
— Отец — Роберт Дин, англичанин, священник в лютеранской церкви Св.Гомера, мать — Агнесс Рэдмонд, ирландка, безработная.
Родных сестер и братьев нет — по мнению Роберта, это вина Агнесс, что часто ставится женщине в упрек.
Для родителей Эдди это был ранний брак, обоим едва исполнилось 21, когда они уехали из Денвера в Хей-Спрингс: Роберт — для того, чтобы проповедовать, Агнесс, чтобы в горе и радости следовать за мужем.

Факты:
— Ученик в старшей средней школе. По окончанию обучения получит аттестат выше среднего, но не блестящий: в конце концов, учеба никогда не привлекала Эдди настолько, чтобы отдаваться науке полностью. Другое дело — музыка.
— Нет теплых отношений с одноклассниками и «подходящими по возрасту» людьми. Частично из-за того, что Эдди любят взрослые, как классический пример «хорошего благовоспитанного мальчика», который никогда не прогуливает занятия, неизменно аккуратен, вежлив и добродетелен. «Сын священника» — ярлычок, из-за которого Эдди частенько достается от сверстников в агрессивной форме и кусок яблочного пирога от одного из родителей обидчиков.
— Работает с 13 лет, чтобы иметь карманные деньги: от разносчика газет до клейщика марок, что всегда поощрялось отцом, как проявление трудолюбия. Последние два года «заполняет эфир» на местной радиостанции «Барт» в вечернее время — с девятнадцати до часа каждый день, кроме воскресенья и каникул; второй номер главного радиоведущего, Ларри Холта.
Помогает отцу на ферме и в воскресной школе: от раздачи рекламных листовок, уроков по рисованию Иисуса до раздачи призов за чтение стихов из Библии. Как-то раз обменял призовые билетики на конфеты, и за это отец разбил ему лицо до кровавых соплей («ты пошутил, я тоже посмеялся»)
— Ларри Холт — единственный человек, которого Эдди считает своим другом, хотя у него есть знакомые и приятели среди сотрудников на радио. В день шестнадцатилетия Холт научил его стрелять и подарил ремингтон со скользящим затвором, который они сообща хранят в студии. Ларри — бывший пехотинец, много пьет и чувствует себя несчастным, приехал в Хей-Спрингс, пытаясь восстановить душевный покой, любит ставить пластинки и считает, что «Рок-н-ролл — самая важная вещь на земле».
— Давящая патриархальная атмосфера дома, распятие и нравоучения, молитвы и диктаторский режим отца — вещи, от которых Эдди воротит и к которым он приспособился, знает, что сказать Роберту так, чтобы тот остался удовлетворен, несмотря на то, что его сын «радиовещает» не то, что Дин-старший хотел бы услышать — ошибки воспитания. А Агнесс слишком давно примирилась с положением бесцветной прислуги и предпочитает довольствоваться эфемерными иллюзиями о идеальной и любящей друг друга семье, несмотря на то, что однажды проснулась от скрипа пружин старого матраса в детской комнате, и тонкий голос, взывающий о помощи, становился тише и тише, повинуясь ладони отца.
И меньше всего на свете Эдди хочет быть погребенным под этой тонной говна, меньше всего хочет, чтобы это происходило с ним и много чего ещё «меньше всего», но по крайней мере у него хватает смелости признать, что он не настолько храбр, чтобы собрать свои вещи и уехать.
— Таким и нашёл его Брендон Крейвен — привязанным холщовыми веревками к самодельному кресту для пугала. Хэллоуин в разгаре, и кому-то это показалось удачной шуткой — Эдди знает, что это дело рук ребят постарше, и его сердце переполняет ненависть, ненависть и презрение. Его единственным обжигающим желанием с тех пор становится увидеть этот город в огне и утопить его в крови.

Занимаемая внешность: Cameron Monaghan

Сколько, говоришь, наград?

ТОГДА: В толпе душно, люди идут по кругу, от барной стойки к колонкам, от колонок к выходу или на веранду, чтобы покурить и поговорить — бесконечная вереница людского потока — разношерстного, броско накрашенных девушек в джинсовках, хиппи и тусовщиков, желающих выпить, тонких, полненьких, низких, высоких. Чтобы словить от этого кайф, нужно быть своим — так думает Эдди, потягивая колу в сторонке. Чтобы получить свой заказ, он полчаса простоял в очереди: девушки ложились грудью на барную стойку, стараясь не сколько привлечь внимание, сколько докричаться, в баре усталые парни в белых рубашках вымученно улыбались и перекидывали друг на друга клиентов, покачивая плечами — "не обслуживаю эту зону, мэм". Музыка разносит пространство на раз. Чтобы здесь расслабиться, наверное, нужно крепко выпить.Выпить ничего крепче шампанского ему не удастся — и пока он ждал в очереди, с любопытством разглядывал людей, хорошо ему знакомых. Впрочем, танцевать он все же вышел. Люстра над потолком раскачивалась, отражая редкий свет, на стене высвечивались ироничные надписи от девушки-диджея сегодняшнего вечера — спровоцированные экраном проектора, и мир казался хорошим местом, странным, шумным, не очень ярким, с внутренней опустошенностью размером с игольное ушко, и оставалось не так много способов вписаться в эту реальность. Пот скользил под рубашкой, Эдди облизывает пересохшие губы, двигаясь в ритм, улыбка его слабая, мягкая. Короткий взрыв от конфети отдает в перепонках — второй, третий. А потом остальные, и с ними Эдди видит нечто чудесное — они видят огни, россыпь золотистых огоньков: кто-то из организаторов зажигает бенгальские, преображая вечеринку. Привкус праздника и чудес клюквенным джемом оседает под язык, как лакричная конфета из детства. Огни переходят из рук в руки на вытянутых ладонях, заставляя пространство сужаться, вселенную расширяться — до того первого момента, когда ты увидел огни впервые, боясь взять искрящую палочку из рук матери — это Рождество. Запах мандаринов и ели, выпечки с корицей, провод от гирлянды по потолку, ёлочные игрушки. По радио передают немеркнующего Фрэнка Синатру или Р*, звук снижается, как взлетная полоса — и остаются только кадры. Кадры и тошнота. Веревка, похожая на веревочные кишки — кровавая нитка. Пальцы — грязные, щедро вываленные в бурых пятнах и земле. Свет-Мрак-Свет. Горячая смола на шее. Перевернутая карта «Повешенный». Звук. И шелест деревьев — самолет набирает скорость, самолет плывет, пока огни тонут в человеке — крик замирает в сознании Эдди — он видит — среди клубных рассыпающихся чудес, среди опустошающихся бутылок и танцующих людей — только начиная осознавать, насколько хрупка все это время его безопасность, иллюзия безопасности, и сердце пускается в бешеный скач, зрачки расширяются от испуга и ему приходится прикусывать губу, чтобы не заорать — он видит Джека, Джека, размахивающего своим мешком с отрубленными головами как в тот вечер, когда ему исполнилось тринадцать и не удалось остаться дома в Хэллоуин. Джека, мерно покачивающего из стороны в сторону. В его сторону. "поиграй со мной, мальчик, поиграй со мной" За капюшоном не видно лица, если у этого есть лицо, но Эдди готов поклясться, там, под сводом темных тканей Джек улыбается. Эдди закричал.

СЕЙЧАС: "Всё, что тебе нужно знать: это не повторится" — так говорит Брендон, единственный, кто слышит Того, Кто Ходит Между Рядами. Брендон все ещё таскает лакричные конфеты с собой, осторожно переступая с носка на пятку, забывает о себе, прикусывая кончик ногтя прежде чем выдать другую красивую ложь. Вроде "Ты оставил горечь поражения на пороге, чтобы стать тем, кто ты есть"или "Мы шли разными путями к тому, что имеет значение для каждого из нас". Эдди не может винить его за это — эти слова не принадлежат Брендону, и сожаление, свернутое в оловянное колечко, все чаще показывается из кармана его желтого дождевика. Крейвен заплатил своей тенью за возможность говорить волшебные баюн-слова, и с этим приходится считаться. Брендон оказался первым, кто протянул руку Эдварду, с того момента, как он провалился в кошмар глубже, чем было до, между временем и пространством. В конце концов, Эдди почти смиряется, что четыре часа сна в сутки ему не избежать. Почти смиряется с ощущением темной комнаты, без окон и занавесок, где он покоится в черном ящике. Этот ящик — и есть весь его мир. Как и прежде, он не может признать, что что-то пошло в его истории не так. Первое, что он чувствует — это темнота. Она сжимается, дразнится, обещает, и он не может разобрать, в какой момент пространство закончится, и очертания неизбежного станут материальными. С вытянутой рукой он напоминает себе слепца с торговой площади, и через пару мгновений Эдварду начинает казаться, что одиночество — невыносимо, следующий шаг — бессмысленен, что свет — это сон, а настоящее — эфемерность. Пульс ускоряется, растягивая рассыпающуюся панику. Он царапает ладони — острая поверхность целует кожу ласково, играюще рассекает целостность, встречается с лучевой костью и, пощекотав, отступает. Едва слышно стучат зубы, кровь пачкает пол, нарезанные пласты плоти повисли на тонких пальцах. Эдди открывает рот, чтобы что-нибудь произнести. ("Это не повторится. Эдди! Ты слышишь меня, Эд? Это не повторится") Может быть, закричать. Впервые в жизни позвать на помощь. Но здесь Эдди обнаруживает, что у него нет языка, только немая зашитая пустота, и он не может даже провести им по враз пересохшим губам. Он просыпается. Лихорадка трясет его напряженное тело, сознание в беспорядке, но граница между реальностями проведена — и Эдди глушит ощущения тем, что вокруг — ступни касаются холодного пола, он открывает окна настежь, позволяя ветру увидеть и пройтись по его пустой аскетичной комнате. Пару минут спустя запах кофейных зерен плывет с газовой плиты в сторону темного города, рассказывая о бессоннице. Эдди прикрывает глаза, вслушиваясь — чиркает зажигалка, раздаются шаги, приглушенное бормотание, механика города успокаивает, где-то слушают мягкий джаз, и доносится звон стаканов. Спит ли хоть кто-нибудь в этом месте? (Все что тебе нужно действительно знать: красиво упакованные вещи бесполезны) Эдди не знает. Сны — это его цена за переход, и как Крейвен молчит о тенях, так и Эдди не собирается открывать свой рот.

@темы: HAY-SPRINGS, anket