63°57'33.84"N
...вот законы, которые ты объявишь им; когда объявишь законы им, сделай Мне жертвенник из земли, дабы приносить на нем всесожжения твои и мирные жертвы твои. Избери брата твоего, младшего или старшего избери, и пусть занесет нож и принесет Мне всесожжения, и когда принесет жертву Мне, объяви ему именем и словом Моим: вот, Я посылаю пред тобою Ангела хранить тебя на пути и ввести тебя в то место, которое Я приготовил. Блюди себя пред лицем Его и слушай гласа Его; не упорствуй против Него, потому что Он не простит греха вашего, ибо имя Мое в Нем. Если ты будешь слушать гласа Его и исполнять все, что скажу, то врагом буду врагов твоих и противником противников твоих.
Как объявишь ему слово Мое, считай слово Мое в Нем, и пусть объявит слово Мое и законы Мои народу твоему и под твоей рукой.
Как объявишь ему слово Мое, считай слово Мое в Нем, и пусть объявит слово Мое и законы Мои народу твоему и под твоей рукой.
1Жарко. Он облизывает пересохшие губы, едва заметно морщится - не потому что противно - неприятно: сморщенная кожа с содранной корочкой кровоточит и ноет. Эдди сует палец в рот, облизывает, вытягивает вверх посмотреть.
Его темные брюки тяжелые от воды и песка. Светлая рубашка на выпуск - одна из трех, что шли в комплекте за пять баксов на распродаже. Практичные ботинки из потрескавшегося кожзама. Рассыпчатая текстура песка покрывает бронзовым загаром его кожу, вещи, собирается горкой в ямочках на щеках, забивается в уши, ноздри, комочками под ногтями. Не о чем волноваться. Выпускные экзамены, развивающееся на ветру ситцевое платье Джесси, походный не разобранный чемодан Ларри, горячие губы матери, гладкий приклад ружья и запах оружейной смазки, кровь на остроконечных листьях, аромат вареной кукурузы, Хэй-Спрингс, охваченный огнем в черно-белых тонах, новый альбом Боуи. Не о чем волноваться. Земля под затылком надежная, не прогретая, холодная земля, последняя колыбель, и Эдди не хочет подниматься. Не хочет двигаться. Не хочет принимать участие.
Расслабленное тело клонит в сон, голос Брендона успокаивает, солнечные лучи целуют его гладкий лоб, и руки в мозолях, и ноющие губы. Не о чем волноваться.
На холодной земле под последним горячим солнцем сентября Эдди Дин мягко улыбается, рассматривает Пророка из-под прикрытых век - отсюда он кажется таким маленьким, будто можно уместить Брэйди в ладони. Эдди знает, что производит такое же впечатление. Брэйди и так маленький. На его детском, нежном лице - торжественность момента, значимость падающих вниз слов, внимание дотошного ребенка, интонации победителя.
Это все очень важно - понимает Эдди - для Брендона и его кукурузного божка.
Финал вчерашней ярмарки и сожженное пустующее поле.
Ничего не будет по прежнему - отмечает Эдди.
Когда огонь перекинулся на кукурузные листья, он испытывал смешанные чувства - страх, восторг, разбуженное любопытство. Будто Рождество пришло пропеть jingle bells ему на ушко, и он с интересом наблюдал, что же будет дальше, проявит ли себя кукурузный божок. Возбуждение переливалось под кожей, отзывалось злым весельем и кружило голову, но чуда не происходило. Совсем. Никто не пришёл. И скажем так, Эдди Дин не впечатлен. Кукурузный божок ничем не лучше христианского: им обоим глубоко насрать.
А когда не насрать, они поручают грязную работу кому-нибудь другому.
Сквозь прикрытые веки Эдди рассматривает Брендона снизу вверх. Его темные растрепанные волосы, испачканные сажей руки, сгорбленные хрупкие плечи. Брэйди - единственный человек, которому что-то от него, Эдди Дина, нужно. Во всем белом свете. Настойчиво, упорно, раз за разом. И, пожалуй, это немногое, что имеет ценность в мире Эдди: достаточно убедительное вранье, что он кому-нибудь здесь ещё нужен. Здесь, потому что как бы Эдди не рвался с поводка, скорей всего.. да, скорей всего он никогда не покинет Хэй-Спрингс. А значит остается только Брэйди. Брэйди и его кукурузный божок.
Предложение Крейвена звучит настолько дико и абсурдно, что.. почему бы и нет?
Коротко, лающе рассмеявшись, Эдди приподнимается на локтях, трясет головой, пытаясь вытряхнуть песок из волос, но делает только хуже. Да уж, после церковной службы Роберт не погладит сына по головке за внешний вид. От двусмысленности предложения смех становится отрывистым и хриплым, простуженным. А затем обрывается, как вытащенная во время припева кассета - Эдди прикрывает лицо от солнца, довольно жмурится, как сытый лис:
- Хорошо, Брэйди. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Его темные брюки тяжелые от воды и песка. Светлая рубашка на выпуск - одна из трех, что шли в комплекте за пять баксов на распродаже. Практичные ботинки из потрескавшегося кожзама. Рассыпчатая текстура песка покрывает бронзовым загаром его кожу, вещи, собирается горкой в ямочках на щеках, забивается в уши, ноздри, комочками под ногтями. Не о чем волноваться. Выпускные экзамены, развивающееся на ветру ситцевое платье Джесси, походный не разобранный чемодан Ларри, горячие губы матери, гладкий приклад ружья и запах оружейной смазки, кровь на остроконечных листьях, аромат вареной кукурузы, Хэй-Спрингс, охваченный огнем в черно-белых тонах, новый альбом Боуи. Не о чем волноваться. Земля под затылком надежная, не прогретая, холодная земля, последняя колыбель, и Эдди не хочет подниматься. Не хочет двигаться. Не хочет принимать участие.
Расслабленное тело клонит в сон, голос Брендона успокаивает, солнечные лучи целуют его гладкий лоб, и руки в мозолях, и ноющие губы. Не о чем волноваться.
На холодной земле под последним горячим солнцем сентября Эдди Дин мягко улыбается, рассматривает Пророка из-под прикрытых век - отсюда он кажется таким маленьким, будто можно уместить Брэйди в ладони. Эдди знает, что производит такое же впечатление. Брэйди и так маленький. На его детском, нежном лице - торжественность момента, значимость падающих вниз слов, внимание дотошного ребенка, интонации победителя.
Это все очень важно - понимает Эдди - для Брендона и его кукурузного божка.
Финал вчерашней ярмарки и сожженное пустующее поле.
Ничего не будет по прежнему - отмечает Эдди.
Когда огонь перекинулся на кукурузные листья, он испытывал смешанные чувства - страх, восторг, разбуженное любопытство. Будто Рождество пришло пропеть jingle bells ему на ушко, и он с интересом наблюдал, что же будет дальше, проявит ли себя кукурузный божок. Возбуждение переливалось под кожей, отзывалось злым весельем и кружило голову, но чуда не происходило. Совсем. Никто не пришёл. И скажем так, Эдди Дин не впечатлен. Кукурузный божок ничем не лучше христианского: им обоим глубоко насрать.
А когда не насрать, они поручают грязную работу кому-нибудь другому.
Сквозь прикрытые веки Эдди рассматривает Брендона снизу вверх. Его темные растрепанные волосы, испачканные сажей руки, сгорбленные хрупкие плечи. Брэйди - единственный человек, которому что-то от него, Эдди Дина, нужно. Во всем белом свете. Настойчиво, упорно, раз за разом. И, пожалуй, это немногое, что имеет ценность в мире Эдди: достаточно убедительное вранье, что он кому-нибудь здесь ещё нужен. Здесь, потому что как бы Эдди не рвался с поводка, скорей всего.. да, скорей всего он никогда не покинет Хэй-Спрингс. А значит остается только Брэйди. Брэйди и его кукурузный божок.
Предложение Крейвена звучит настолько дико и абсурдно, что.. почему бы и нет?
Коротко, лающе рассмеявшись, Эдди приподнимается на локтях, трясет головой, пытаясь вытряхнуть песок из волос, но делает только хуже. Да уж, после церковной службы Роберт не погладит сына по головке за внешний вид. От двусмысленности предложения смех становится отрывистым и хриплым, простуженным. А затем обрывается, как вытащенная во время припева кассета - Эдди прикрывает лицо от солнца, довольно жмурится, как сытый лис:
- Хорошо, Брэйди. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
2
Ранним утром на детской площадке, куда Брэйди пришёл поговорить, а Эдди слушать, ненависть Брэйди - горячая лава, по-детски серьезная и безжалостная, не признает ни условий, ни компромиссов, дышит в затылок. Если бы Эдди мог, он бы удивился, но Эдди все равно, и удивление на его лице - карикатурное, наносное, рисуется в уголках губ, отпечатывается в приподнятой брови - любая реакция сгодится, пока её ждут. Впрочем, им обоим ясно, что это блеф. Эдди нравятся пантомимы. Чужое доверие вьется у его ног черной кошкой, и чем чаще Эдди различает в послании Брэйди такие забавные (громкие) слова, как "мы" и "наше", тем ласковей его рука проходится по мягкой шерсти, путается пальцами, чешет за ушком. Брэйди - тощий и его голубые глаза - большие, чуть на выкате, он расстроен, и ему нужен Эдди.
Эдди, его молчание и слова, которые он не говорит:
- Возможно, ты удивишься, но мне все равно.
Эдди, его поддержка и участие:
- Если он отправляет мстить за себя детей, защита твоего кукурузного божка выеденного яйца не стоит.
Он отряхивает ладони от песка, встает, разминая затекшие ноги и не говорит:
- Мне скучно, Брэйди. Мне скучно, и ты единственный, кто хоть что-то от меня хочет. Если ты считаешь, что я с тобой из чувства благодарности, то все это время ты невнимательно меня слушал.
Вместо этого он лезет в нагрудный карман грязными пальцами, вытягивает бумажную салфетку за уголок, протягивает Брэйди. Песок на зубах скрипит, и он собирает слюну языком. Верный Эдди и слова, которые он не произносит:
- Ну и видок у тебя, приятель.
Вместо этого он ерошит и без того растрепанные волосы кукурузного Пророка, своего Пророка. Его задорно улыбающийся мальчишеский рот извлекает наружу звуки:
- Всё, что захочешь, кид. - и тут же без остановки. - Хочешь, чтобы она умерла?
Песок так и сыпется с его одежды, его кожи, сухих рыжих волос на деревянный пол.
Опустив ладонь в карман, Патриция Эмброуз обнаруживает в кармане записку.
Руки Роберта поднимаются вверх; раскрытые ладони - символ воздаяния, немой просьбы - в его исполнении наполнены скрытой страстности, возведенной в ранг абсолюта. В строгом, размеренном тоне его голоса ни одной фальшивой ноты. Пот течет по запавшим щекам, зрачки закатываются в религиозном экстазе, а худощавое тело под темной сутаной напряжено и выгнуто, как кнут, который непременно распрямится, когда закончится проповедь и он спустится с ликующих небес на землю.
Прямиком сюда, в штат Небраска.
Эдди отводит взгляд, переводит немой вопрос в зал - заметят ли? Это почти неприлично. Эдди прячет искорки смеха, мягкое презрение, склоняясь в почтительном поклоне, упрямое чувство мнимого превосходства - в крепко сжатом кулаке.
Солнце разглаживает вереницу лиц - прихожан, отмечает Эдди - вдоль стройных рядов деревянных скамеек и останавливается на органе. В церкви душно и светло; сквозь витражные вставки в окнах акварельный свет украшает статую Иисуса. Запах ладана втирается в одежду и волосы. Когда-то этот запах напоминал Эдди о доме и безопасности, всплеске воды в ванной перед омовением, смешанные со вкусом цитруса и бергамота - духи матери, простоявшей здесь, рядом с Робертом, большую часть своей жизни.
Большую часть своей жизни она говорила сыну, что под каменными сводами дремлет чувство святости. Когда-то Эдди считал, что это правда. А потом от веры остался только крестик на вощеном шнурке. От чувства безопасности - ладан и сандал в стеклянных бутылочках в вещах Агнесс и успокаивающая сталь приклада в сарае. И всё, что он хотел - это пронести через порог канистру бензина и посмотреть, что такое правда. Так ли она отличается от той, что исходит от Брендона.
Эдди катает имя Пророка на языке, переворачивает гласные. Имя ему нравится. Не так как собственное сокращение, конечно. Брэйди - звучит намного лучше, правильней. Эдди мягко улыбается, переводит взгляд на женщину, выбранную Брэйди - её зовут Патриция, и это тоже хорошее имя. Сощурившись на солнце, со своего места, он внимательно изучает её гордо расправленные плечи, светлые волосы, легкий испуг в карих зрачках. Чтобы запомнить и воспроизвести в мелочах. Для справки: для Эдди они все на одно лицо - люди, которые ничего не значат. Можно запомнить запах или голос, текстуру ладони, линию жизни, родимое пятно или черту лица - одну, продвигаться постепенно вдоль линии роста, если этого недостаточно. Никогда целиком. Фрагменты покидают картину.
Прямиком сюда, в штат Небраска.
Эдди отводит взгляд, переводит немой вопрос в зал - заметят ли? Это почти неприлично. Эдди прячет искорки смеха, мягкое презрение, склоняясь в почтительном поклоне, упрямое чувство мнимого превосходства - в крепко сжатом кулаке.
Солнце разглаживает вереницу лиц - прихожан, отмечает Эдди - вдоль стройных рядов деревянных скамеек и останавливается на органе. В церкви душно и светло; сквозь витражные вставки в окнах акварельный свет украшает статую Иисуса. Запах ладана втирается в одежду и волосы. Когда-то этот запах напоминал Эдди о доме и безопасности, всплеске воды в ванной перед омовением, смешанные со вкусом цитруса и бергамота - духи матери, простоявшей здесь, рядом с Робертом, большую часть своей жизни.
Большую часть своей жизни она говорила сыну, что под каменными сводами дремлет чувство святости. Когда-то Эдди считал, что это правда. А потом от веры остался только крестик на вощеном шнурке. От чувства безопасности - ладан и сандал в стеклянных бутылочках в вещах Агнесс и успокаивающая сталь приклада в сарае. И всё, что он хотел - это пронести через порог канистру бензина и посмотреть, что такое правда. Так ли она отличается от той, что исходит от Брендона.
Эдди катает имя Пророка на языке, переворачивает гласные. Имя ему нравится. Не так как собственное сокращение, конечно. Брэйди - звучит намного лучше, правильней. Эдди мягко улыбается, переводит взгляд на женщину, выбранную Брэйди - её зовут Патриция, и это тоже хорошее имя. Сощурившись на солнце, со своего места, он внимательно изучает её гордо расправленные плечи, светлые волосы, легкий испуг в карих зрачках. Чтобы запомнить и воспроизвести в мелочах. Для справки: для Эдди они все на одно лицо - люди, которые ничего не значат. Можно запомнить запах или голос, текстуру ладони, линию жизни, родимое пятно или черту лица - одну, продвигаться постепенно вдоль линии роста, если этого недостаточно. Никогда целиком. Фрагменты покидают картину.
Все это не важно.
Ранним утром на детской площадке, куда Брэйди пришёл поговорить, а Эдди слушать, ненависть Брэйди - горячая лава, по-детски серьезная и безжалостная, не признает ни условий, ни компромиссов, дышит в затылок. Если бы Эдди мог, он бы удивился, но Эдди все равно, и удивление на его лице - карикатурное, наносное, рисуется в уголках губ, отпечатывается в приподнятой брови - любая реакция сгодится, пока её ждут. Впрочем, им обоим ясно, что это блеф. Эдди нравятся пантомимы. Чужое доверие вьется у его ног черной кошкой, и чем чаще Эдди различает в послании Брэйди такие забавные (громкие) слова, как "мы" и "наше", тем ласковей его рука проходится по мягкой шерсти, путается пальцами, чешет за ушком. Брэйди - тощий и его голубые глаза - большие, чуть на выкате, он расстроен, и ему нужен Эдди.
Эдди, его молчание и слова, которые он не говорит:
- Возможно, ты удивишься, но мне все равно.
Эдди, его поддержка и участие:
- Если он отправляет мстить за себя детей, защита твоего кукурузного божка выеденного яйца не стоит.
Он отряхивает ладони от песка, встает, разминая затекшие ноги и не говорит:
- Мне скучно, Брэйди. Мне скучно, и ты единственный, кто хоть что-то от меня хочет. Если ты считаешь, что я с тобой из чувства благодарности, то все это время ты невнимательно меня слушал.
Вместо этого он лезет в нагрудный карман грязными пальцами, вытягивает бумажную салфетку за уголок, протягивает Брэйди. Песок на зубах скрипит, и он собирает слюну языком. Верный Эдди и слова, которые он не произносит:
- Ну и видок у тебя, приятель.
Вместо этого он ерошит и без того растрепанные волосы кукурузного Пророка, своего Пророка. Его задорно улыбающийся мальчишеский рот извлекает наружу звуки:
- Всё, что захочешь, кид. - и тут же без остановки. - Хочешь, чтобы она умерла?
Песок так и сыпется с его одежды, его кожи, сухих рыжих волос на деревянный пол.
Опустив ладонь в карман, Патриция Эмброуз обнаруживает в кармане записку.
Эдди и его осыпающееся кукурузной шелухой молчание:
- Хочешь дойти до конца?
3
Когда голос Брэйди зовет его, Эдди вышагивает из кукурузных листьев - ряд смыкается за его спиной - и толкает женщину вперед, на каменную укладку дома и темноту за стеклами. От удара на её лице выступает кровь, стекает по бледным щекам к подбородку; растерянность, не страх - заставляет Эмброуз оцепенеть и потянуться ладонью ко лбу.
Зрительное поле Дина сужается до её расфокусированных зрачков: он не оставляет Эмброуз ни шанса, собирая волосы в кулаке, вынуждает запрокинуть голову. Забираясь пальцами в приоткрытый от шока рот, тянет за язык - слюна теплая и скользкая. Её маленький рот, его длинные пальцы. Челюсть смыкается, кусочек плоти исчезает в траве. Не родившийся крик напоминает всхлип. Их тела так интимно близко, что издалека их силуэты можно принять за страстное объятие.
- Тише. - Эдди шепчет в аккуратное ушко. - Пожалуйста, не кричи. Его ещё можно пришить.
Цепочка на шее Патриции Эмброуз - распятие, браслет на тонком запястье - россыпь алеющих камней. Она кашляет, захлебывается кровью - кармин пятнает одежду, насыщенный винный оттенок покрывает грязь на их обуви. Эдди хочется ткнутся в женщину лицом, почувствовать вкус и запах, запомнить цвет, завернуться в чужой кошмар с головой. С линии рта его рука опускается вниз, ныряет под задравшееся платье, гладит бедро. Патриция всхлипывает громче, не способная привлечь внимание. Мысль, что кто-то может оказаться в доме, прямо за поворотом, придает ей сил и оседает мятным дразнящим послевкусием в сознании Эдди.
- Плохо стараешься.
Женщина прижимается к Эдди ближе, приникает телом, изгибаясь в тех же местах, что и он: цепочка между ними натянута золотой удавкой, вены вздуваются, пальцы цепляются за звенья. Он тянется к её испачканным губам, будто собирается поцеловать, но вместо этого слитным движением очерчивает линию шеи. Пот под языком - морская соль. Каблук её обуви опускается на ботинок Эдди, снова и снова. Выражение его лица не меняется - исследовательский интерес, ровная гладь; тень насмешки, когда цепочка от их совместных усилий рвется.
Зрительное поле Дина сужается до её расфокусированных зрачков: он не оставляет Эмброуз ни шанса, собирая волосы в кулаке, вынуждает запрокинуть голову. Забираясь пальцами в приоткрытый от шока рот, тянет за язык - слюна теплая и скользкая. Её маленький рот, его длинные пальцы. Челюсть смыкается, кусочек плоти исчезает в траве. Не родившийся крик напоминает всхлип. Их тела так интимно близко, что издалека их силуэты можно принять за страстное объятие.
- Тише. - Эдди шепчет в аккуратное ушко. - Пожалуйста, не кричи. Его ещё можно пришить.
Цепочка на шее Патриции Эмброуз - распятие, браслет на тонком запястье - россыпь алеющих камней. Она кашляет, захлебывается кровью - кармин пятнает одежду, насыщенный винный оттенок покрывает грязь на их обуви. Эдди хочется ткнутся в женщину лицом, почувствовать вкус и запах, запомнить цвет, завернуться в чужой кошмар с головой. С линии рта его рука опускается вниз, ныряет под задравшееся платье, гладит бедро. Патриция всхлипывает громче, не способная привлечь внимание. Мысль, что кто-то может оказаться в доме, прямо за поворотом, придает ей сил и оседает мятным дразнящим послевкусием в сознании Эдди.
- Плохо стараешься.
Женщина прижимается к Эдди ближе, приникает телом, изгибаясь в тех же местах, что и он: цепочка между ними натянута золотой удавкой, вены вздуваются, пальцы цепляются за звенья. Он тянется к её испачканным губам, будто собирается поцеловать, но вместо этого слитным движением очерчивает линию шеи. Пот под языком - морская соль. Каблук её обуви опускается на ботинок Эдди, снова и снова. Выражение его лица не меняется - исследовательский интерес, ровная гладь; тень насмешки, когда цепочка от их совместных усилий рвется.
Эдди спокоен и подчеркнуто небрежен. Сигарета между пальцами совершает оборот и остается тлеть в земле, придавленная мыском. Он толкает дверь плечом, заходит в дом; в правой руке Дин держит охотничий нож, свободно и твердо, как человек, который умеет с ним обращаться. За его спиной - слезают с окон, выпрыгивают из углов - смыкают ряд дети. Молчаливые, избранные дети. У каждого в ладони - камень, черенок лопаты, нож, заправленная рогатка.
Билл бросился на женщину, полосуя лезвием воздух, и она упала на колени и поползла. Под смех и улюлюканье. Из груди Патриции вырывается стон; её платье порвалось, из прорех проглядываются синяки, слезы от ударов, порезы, точки ожегов и ссадины, глаз закатился и заплыл. Эдди приближается к ней, прямой и несгибаемый, ловит за лодыжку, как игрушку. Нож заскрипел по камню.
Под бешеным приливом адреналина Эмброуз устремляется вперед, норовя вцепится в лицо, и Эдди дает ей пощечину. Пальцы сомкнулись на подбородке и стали медленно поворачивать её лицом к нему. Тонкий запах крови смешался с ароматом кукурузных листьев, впитал в себя сигаретный дым, детский пот и возбуждение. Нетерпеливое ожидание звенит в воздухе, подначивает в спину. Эдди разрезает чужое, грязное платье от ворота до паха.
- Брэйди.
В ту ночь, в поле, где Эдди висел на столбе вместо пугала, мальчик сидел с ним, высунув язык от усердия, резал тугую веревку - долго. От холода трясло, от голода сводило желудок, губы не слушались, и Эдди слушал. Слова оседали в его голове, слова Пророка, его присутствие, его голос. Затекшие запястья Дина распухли и были не способны удержать зажигалку, чтобы прикурить. Брэйди тратил спичку за спичкой, его пальцы устали, и огонь гас раньше, чем они успевали зажечь сигарету.
В конце концов, не осталось ничего - ни ненависти, ни взбудораженных воспоминаний.
Связь, что протянулась между ними сумбурным, прочным комом.
- Брэйди. - ладонь Эдди обхватывает руку двенадцатилетнего Пророка, смыкает его маленькие пальцы на рукояти ножа. Не отпускает.
В конце концов, не останется ничего - ни адреналина, ни ощущения запретного. Эдди Дин бросает в сторону мальчика холодный, испытывающий взгляд. Между ними - распростертое, живое тело Патриции Эмброуз, металл лезвия, тепло рук. Но это по прежнему его история - история главного героя, Брэндона Крейвена, кукурузного Пророка.
Билл бросился на женщину, полосуя лезвием воздух, и она упала на колени и поползла. Под смех и улюлюканье. Из груди Патриции вырывается стон; её платье порвалось, из прорех проглядываются синяки, слезы от ударов, порезы, точки ожегов и ссадины, глаз закатился и заплыл. Эдди приближается к ней, прямой и несгибаемый, ловит за лодыжку, как игрушку. Нож заскрипел по камню.
Под бешеным приливом адреналина Эмброуз устремляется вперед, норовя вцепится в лицо, и Эдди дает ей пощечину. Пальцы сомкнулись на подбородке и стали медленно поворачивать её лицом к нему. Тонкий запах крови смешался с ароматом кукурузных листьев, впитал в себя сигаретный дым, детский пот и возбуждение. Нетерпеливое ожидание звенит в воздухе, подначивает в спину. Эдди разрезает чужое, грязное платье от ворота до паха.
- Брэйди.
В ту ночь, в поле, где Эдди висел на столбе вместо пугала, мальчик сидел с ним, высунув язык от усердия, резал тугую веревку - долго. От холода трясло, от голода сводило желудок, губы не слушались, и Эдди слушал. Слова оседали в его голове, слова Пророка, его присутствие, его голос. Затекшие запястья Дина распухли и были не способны удержать зажигалку, чтобы прикурить. Брэйди тратил спичку за спичкой, его пальцы устали, и огонь гас раньше, чем они успевали зажечь сигарету.
В конце концов, не осталось ничего - ни ненависти, ни взбудораженных воспоминаний.
Связь, что протянулась между ними сумбурным, прочным комом.
- Брэйди. - ладонь Эдди обхватывает руку двенадцатилетнего Пророка, смыкает его маленькие пальцы на рукояти ножа. Не отпускает.
В конце концов, не останется ничего - ни адреналина, ни ощущения запретного. Эдди Дин бросает в сторону мальчика холодный, испытывающий взгляд. Между ними - распростертое, живое тело Патриции Эмброуз, металл лезвия, тепло рук. Но это по прежнему его история - история главного героя, Брэндона Крейвена, кукурузного Пророка.
Улыбка на лице Дина - поигрывающая, лукавая - принадлежит хорошему парню Эдди. Она сияет.
@темы: post, HAY-SPRINGS