63°57'33.84"N
i blame coco - in spirit golden; aerosmith - pink; oh wonder - lose it;
moremoney - pilot; russian red - everyday everynight; alicia keys - not even the king
BE JUST IN MY HEART
but underneath we are golden, hold them, we made them
our hearts beat, control them, too fast, too fast for me tonight
it was too bright for me
our hearts beat, control them, too fast, too fast for me tonight
it was too bright for me
LOUIS HELEN GALT
Луис Хелена Голт
Я начал смекать, что возраст - это кое-что!
30; 1960, 12 сентября
Душу надо содержать в опрятности.
Профессия, образование:
- institute of culinary education, new york (неоконченное)
- владелец бара "walking the dog II", hay-springs
Родственники, близкие люди:
- isaac donovan galt (58; 1932) - отец; капитан в отставке, фермер
- grace lorraine galt (60; 1930) - мать; финансовый консультант, бухгалтер на полставки
- nora lynette galt (7; 1983) - дочь; ученица младшей школы
- oliver campbell - бывший молодой человек; студент факультета изобразительных искусств
my father is a jerk i hope he misses me
Луис - местная. Даже сейчас после шестилетнего отсутствия тянутся тугим шлейфом узнавания - тусклый запах прелости от долго пролежавших кукурузных листьев в вещах, привычка сверяться с прогнозом погоды и наблюдать за тем, как шелестят яблони из окна с весны по осень. Уроженка Небраски; привитое с детства ни выбить, ни простить.
"Папина гордячка", она покидала отчий дом, как многие выпускники местной школы (в кармане парки билет до Нью-Йорка, в дамской сумочке рядом с паспортом письмо из университета), из родных стен в большой сияющий мегаполис, устремляясь навстречу американской мечте: неограниченным возможностям, благополучному будущему и развлечениям.
"Папина гордячка", она покидала отчий дом, как многие выпускники местной школы (в кармане парки билет до Нью-Йорка, в дамской сумочке рядом с паспортом письмо из университета), из родных стен в большой сияющий мегаполис, устремляясь навстречу американской мечте: неограниченным возможностям, благополучному будущему и развлечениям.
В съемной однокомнатной квартире пространство делилось на три. В рюкзаке у Кейт пригласительные из театра, коллекция рабочих блокнотов, "Паркер", у Шеннон - салфетки, запасной комплект белья и презервативы. Луис берет от них и то и другое, укладывает в свою сумочку рядом со швейцарским ножом, рекламной брошюркой ("Institute of Culinary Education - лучший университет Америки"
и питьевым йогуртом.
Луис не наркоманка, не алкоголичка, не дешевка. Между подработками в ресторане и дополнительными факультативами, она представляет, как откроет свой ресторан - не сейчас, когда-нибудь, в будущем, когда гормоны утихнут, амбиции прекратят бить тревогу по поводу и без. А пока Барри протягивает ей пропуск на студенческую вечеринку в Манхэттене; Кейт передает раскуренный Шеннон косяк. От вседозволенности кружится голова, а мальчик, который ей нравится ("привет, я - Оливер", засовывает своим языком в её рот едкую марку. И это только начало путешествия, мисо-суп из наркотиков в темных накуренных клубах, боди шотов на барной стойке, сексуальных откровений на заднем сидении чьей-то (отцовской) тачки, пропущенных занятий, просроченной квартплаты, долгов и временных рабочих мест. Ей это нравится - налет однодневности, огни и мишура, "смоки айс", байкерская куртка, ночные гонки на закрытой автостраде, ощущение бесконечности, вечной вечеринки для нестареющей юности.
А через несколько лет она просыпается с осознанием: пора заканчивать. Из-за тошноты и головокружения сложно мыслить ясно, но она справляется. Карусель в парке аттракционов закрывается на зиму, и дети слезают с качелей. Через пару лет придет время привести её маленькую девочку выбирать деревянную лошадку. Через пять месяцев это станет правдой - уж Голт постарается. Её друзья, вчерашние принцы и мертвые феи, пьют мартини на том свете или отсыпаются в тюрьме, некоторые не оставляют попыток покончить с собой в дорогих частных клиниках, некоторые числятся в списке без вести пропавших. Питеры Пэны и Спящие Красавицы. Бары закрываются один за другим, полицейская сирена разносит тревожные вести. В воздухе пахнет бензином и жженой бумагой. Болезнью и разложением.
В кармане у Луис - прокладки, гигиеническая помада, пачка сигарет и билет до Хей-Cпрингса. Позади себя Луис оставляет своё веселое чистилище: однодневных друзей, травку и кислоту, своё прозвище Зажигалка, Нью-Йорк, неблагонадежного парня; вместо этого она везет свою маленькую дочь и старый мотоцикл, прозрачные ожидания и тот же костер из амбиций и гордости.
Её возвращение домой отнюдь не победа, не триумфальное шествие. Впрочем, для тернового венца она слишком практична и, чего уж таить, молода.
Отец не пустил её на порог, вычеркнул имя Луис из завещания. Они ругаются на пороге - недолго, Айзеку проще хлопнуть дверями. Она знает: он обижен, зол, разочарован. Мать выносит наспех собранный чемодан с одеждой, сует в ладонь денег, пакет с едой, порывается взять ребенка на руки. В общем-то, чего-то такого Луис и ожидала.
Ожидала - и готовилась. Поднимала старые связи, случайные знакомства, ездила в Линкольн за финансовой поддержкой в банки, искала спонсоров. Ещё через год Луис выкупает старый склад, нанимает бригаду ремонтников, столяров и плотников, наравне с ними шпаклюет, красит стены, подбирает персонал - её бар называется "Walking the dog II" (в честь авторского коктейля - поясняет при случаи). А там шаг за шагом, медленно и верно, миз Голт выбивает каждый доллар, врученный ей под расписку.
Сейчас Луис тридцать. Норма учится в первом классе и нет нужды часто оставлять её с бабушкой или соседями. Луис живет просто, без драм и надломов, без запрятанных скелетов и бессонных переживаний. Рано или поздно Норма закончит школу, Луис стукнет сорок - самый сок для расцвета женщины и реализаций отложенных в копилку планов. И тогда Луис возьмет с собой Нору и попытается занять своё место под солнцем ещё раз - оно всегда там, и оно ждет, пока Голт придет к нему в узких джинсах, потертой растянутой майке, с беспокойными талантливыми руками, приедет на байке, все та же отчаянная "папина гордячка": в рюкзаке - чеки, список продуктов на заказ, мытое яблоко и штопор.
А пока они с отцом проходят мимо друг друга - в магазине, на улице или в церкви, и под его невидящим взглядом плечи Луис становятся прямее и прямее.
и питьевым йогуртом.Луис не наркоманка, не алкоголичка, не дешевка. Между подработками в ресторане и дополнительными факультативами, она представляет, как откроет свой ресторан - не сейчас, когда-нибудь, в будущем, когда гормоны утихнут, амбиции прекратят бить тревогу по поводу и без. А пока Барри протягивает ей пропуск на студенческую вечеринку в Манхэттене; Кейт передает раскуренный Шеннон косяк. От вседозволенности кружится голова, а мальчик, который ей нравится ("привет, я - Оливер"
, засовывает своим языком в её рот едкую марку. И это только начало путешествия, мисо-суп из наркотиков в темных накуренных клубах, боди шотов на барной стойке, сексуальных откровений на заднем сидении чьей-то (отцовской) тачки, пропущенных занятий, просроченной квартплаты, долгов и временных рабочих мест. Ей это нравится - налет однодневности, огни и мишура, "смоки айс", байкерская куртка, ночные гонки на закрытой автостраде, ощущение бесконечности, вечной вечеринки для нестареющей юности.А через несколько лет она просыпается с осознанием: пора заканчивать. Из-за тошноты и головокружения сложно мыслить ясно, но она справляется. Карусель в парке аттракционов закрывается на зиму, и дети слезают с качелей. Через пару лет придет время привести её маленькую девочку выбирать деревянную лошадку. Через пять месяцев это станет правдой - уж Голт постарается. Её друзья, вчерашние принцы и мертвые феи, пьют мартини на том свете или отсыпаются в тюрьме, некоторые не оставляют попыток покончить с собой в дорогих частных клиниках, некоторые числятся в списке без вести пропавших. Питеры Пэны и Спящие Красавицы. Бары закрываются один за другим, полицейская сирена разносит тревожные вести. В воздухе пахнет бензином и жженой бумагой. Болезнью и разложением.
В кармане у Луис - прокладки, гигиеническая помада, пачка сигарет и билет до Хей-Cпрингса. Позади себя Луис оставляет своё веселое чистилище: однодневных друзей, травку и кислоту, своё прозвище Зажигалка, Нью-Йорк, неблагонадежного парня; вместо этого она везет свою маленькую дочь и старый мотоцикл, прозрачные ожидания и тот же костер из амбиций и гордости.
Её возвращение домой отнюдь не победа, не триумфальное шествие. Впрочем, для тернового венца она слишком практична и, чего уж таить, молода.
Отец не пустил её на порог, вычеркнул имя Луис из завещания. Они ругаются на пороге - недолго, Айзеку проще хлопнуть дверями. Она знает: он обижен, зол, разочарован. Мать выносит наспех собранный чемодан с одеждой, сует в ладонь денег, пакет с едой, порывается взять ребенка на руки. В общем-то, чего-то такого Луис и ожидала.
Ожидала - и готовилась. Поднимала старые связи, случайные знакомства, ездила в Линкольн за финансовой поддержкой в банки, искала спонсоров. Ещё через год Луис выкупает старый склад, нанимает бригаду ремонтников, столяров и плотников, наравне с ними шпаклюет, красит стены, подбирает персонал - её бар называется "Walking the dog II" (в честь авторского коктейля - поясняет при случаи). А там шаг за шагом, медленно и верно, миз Голт выбивает каждый доллар, врученный ей под расписку.
Сейчас Луис тридцать. Норма учится в первом классе и нет нужды часто оставлять её с бабушкой или соседями. Луис живет просто, без драм и надломов, без запрятанных скелетов и бессонных переживаний. Рано или поздно Норма закончит школу, Луис стукнет сорок - самый сок для расцвета женщины и реализаций отложенных в копилку планов. И тогда Луис возьмет с собой Нору и попытается занять своё место под солнцем ещё раз - оно всегда там, и оно ждет, пока Голт придет к нему в узких джинсах, потертой растянутой майке, с беспокойными талантливыми руками, приедет на байке, все та же отчаянная "папина гордячка": в рюкзаке - чеки, список продуктов на заказ, мытое яблоко и штопор.
А пока они с отцом проходят мимо друг друга - в магазине, на улице или в церкви, и под его невидящим взглядом плечи Луис становятся прямее и прямее.
find a place and lose it
RONALD "RONNIE" SULLIVAN, 32 y.o.
Ямочки на щеках, спутанные волосы, вечная выпускница. Хмурая складка, пересекающая высокий умный лоб, скулы, очерченный красивый рот. Воротнички, рубашечки - игрушечные. Легко не воспринимать всерьез, несмотря на тонны информации в голове и замкнутую тонкую строгость. Сколько должно пройти времени, прежде чем Харт окончательно вырастет, изменится её тело и внутренности, и она перестанет бояться тех вещей, которые волнуют её сейчас. Прежде чем она перестанет нуждаться в ком-то вроде него, Ронни Салливана. Рон не льстит себе надеждой: это пройдет, как проходят подростковые увлечения, девочки вырастают из игр в "дочки-матери", спрятанной помады, постеров с Миком Джагерром, первого сексуального опыта. Это закономерность.
Слишком просто стягивать запястья над головой, тонкие, девчоночьи запястья, захваченный чувством темного удовольствия, жаждой и жадностью. Теплая восприимчивая кожа краснеет под расчетливыми прикосновениями, но Харт не просыпается. И Ронни ловит её, такую, раскрытую, непонимающую. Ловит её красивый рот, целует ладони, оставляет свои метки на изгибе шеи. Это жадно, жарко и совершенно не честно. Ронни хотел бы её съесть. Целиком. Он хотел бы её себе, только себе, в своих темных мутных пристрастиях, уступающих место благоразумию. И поэтому Харт стоит держаться от него как можно дальше. Она поймет эти простые вещи, когда повзрослеет, и инстинкт самосохранения убережет её от необдуманных глупостей. Это будет. Не сегодня и не завтра. В том будущем, которое они определят в соответствии с закономерностью.
Когда её разлагающееся тело нашли через полгода после исчезновения, Рон задает только один вопрос - где?
Помоги ей, Господи, кажется, он влюблен.
the black angels - young men dead; fink - this is the thing; gem club - 252;
the black keys - grown so ugly; arctic monkeys - 505;
the black keys - grown so ugly; arctic monkeys - 505;
RONALD "RONNIE" SULLIVAN, 32 y.o.
Соленый ветер на сухих губах отдает железом; желтоватый вылизанный мир через диоптрии солнечных очков сужает зрительное поле. Как бы Салливан ни жаловал работать в будни, когда солнце встает на отметке двенадцать, нужно поторапливаться.
Звук отрывающегося скотча - рубашка отлипает от тела. Выбираясь из машины, он вытягивает ноги, мимолетно думает, как было бы славно спустится на пляж к вечеру, когда граница между небом и водой сотрется, почувствовать онемевшими пальцами, как перекатывается песок и как теплеет в желудке ирландский виски. Возможно через пару дней, когда дело закроют, он сможет себе это позволить. Рон не хочет быть здесь, не хочет быть сейчас собой. Тем не менее, он убирает очки в нагрудный карман, прищуриваясь.
Надо отдать Харту должное, добрались они быстро. Интересно, чувствует ли она, что это по-настоящему? Слышит ли, как Миранда Коллинз рыдает, уткнувшись заложенным носом в колени? Дышать тяжело, из-за слез темнота не имеет ни очертаний, ни глубины. Ей кажется, что её никто не слышит, и лучше бы это было так.
Харт что-то говорит. Она выглядит примерной домашней девочкой, заучкой с энциклопедией в голове. Цитаты из учебника она выдает за чистую монету, напрашивается, чтобы её похвалили. Она нервничает, быстро говорит и рада, что заполняет тишину.
Господи, у него не было напарника с тех пор, как он выпустился из академии. Испытательный срок, пару лет в дорожном патруле - обязательный этап крещения. Дэйв встречал его на перекрестках, как призраки из книг ужасов, с двумя стаканчиками кофе с кленовым сиропом из Старбакса и целлофановым пакетиком в кармане, где хрустел кошачий корм - так, что не только форма страдала, доставалось и обивке сиденья - крошки были повсюду, как и едкий запах химических консервов. Непрекращающиеся дожди в тысяча девятьсот восемьдесят третьем, постоянные вызовы: пропадали люди, бытовое насилие, ограбление, непристойное поведение, торговля наркотиками, попытка покончить с собой, поджог, угрозы инопланетян, спекуляция, проституция, мошенничество, подозрительные незнакомцы, застрявший в окне мальчик, фальшивая банкнота, сбежавшая собака, контрабандисты, обострившаяся шизофрения, мордобой в клубе. Они страдали от бессонницы, пили виски в баре после смены, думали, что скоро сойдут с ума и ждали чего-то по настоящему леденящего. Чего-то, что никогда не сможешь рассказать ни жене, ни шефу, ни на праздничном ужине, ни когда пропустишь лишний стаканчик среди таких же патрульных, как ты.
Других напарников к Салливану не ставили; с тысяча девятьсот восемьдесят пятого только кураторы.
Звук отрывающегося скотча - рубашка отлипает от тела. Выбираясь из машины, он вытягивает ноги, мимолетно думает, как было бы славно спустится на пляж к вечеру, когда граница между небом и водой сотрется, почувствовать онемевшими пальцами, как перекатывается песок и как теплеет в желудке ирландский виски. Возможно через пару дней, когда дело закроют, он сможет себе это позволить. Рон не хочет быть здесь, не хочет быть сейчас собой. Тем не менее, он убирает очки в нагрудный карман, прищуриваясь.
Надо отдать Харту должное, добрались они быстро. Интересно, чувствует ли она, что это по-настоящему? Слышит ли, как Миранда Коллинз рыдает, уткнувшись заложенным носом в колени? Дышать тяжело, из-за слез темнота не имеет ни очертаний, ни глубины. Ей кажется, что её никто не слышит, и лучше бы это было так.
Харт что-то говорит. Она выглядит примерной домашней девочкой, заучкой с энциклопедией в голове. Цитаты из учебника она выдает за чистую монету, напрашивается, чтобы её похвалили. Она нервничает, быстро говорит и рада, что заполняет тишину.
Господи, у него не было напарника с тех пор, как он выпустился из академии. Испытательный срок, пару лет в дорожном патруле - обязательный этап крещения. Дэйв встречал его на перекрестках, как призраки из книг ужасов, с двумя стаканчиками кофе с кленовым сиропом из Старбакса и целлофановым пакетиком в кармане, где хрустел кошачий корм - так, что не только форма страдала, доставалось и обивке сиденья - крошки были повсюду, как и едкий запах химических консервов. Непрекращающиеся дожди в тысяча девятьсот восемьдесят третьем, постоянные вызовы: пропадали люди, бытовое насилие, ограбление, непристойное поведение, торговля наркотиками, попытка покончить с собой, поджог, угрозы инопланетян, спекуляция, проституция, мошенничество, подозрительные незнакомцы, застрявший в окне мальчик, фальшивая банкнота, сбежавшая собака, контрабандисты, обострившаяся шизофрения, мордобой в клубе. Они страдали от бессонницы, пили виски в баре после смены, думали, что скоро сойдут с ума и ждали чего-то по настоящему леденящего. Чего-то, что никогда не сможешь рассказать ни жене, ни шефу, ни на праздничном ужине, ни когда пропустишь лишний стаканчик среди таких же патрульных, как ты.
Других напарников к Салливану не ставили; с тысяча девятьсот восемьдесят пятого только кураторы.
Ямочки на щеках, спутанные волосы, вечная выпускница. Хмурая складка, пересекающая высокий умный лоб, скулы, очерченный красивый рот. Воротнички, рубашечки - игрушечные. Легко не воспринимать всерьез, несмотря на тонны информации в голове и замкнутую тонкую строгость. Сколько должно пройти времени, прежде чем Харт окончательно вырастет, изменится её тело и внутренности, и она перестанет бояться тех вещей, которые волнуют её сейчас. Прежде чем она перестанет нуждаться в ком-то вроде него, Ронни Салливана. Рон не льстит себе надеждой: это пройдет, как проходят подростковые увлечения, девочки вырастают из игр в "дочки-матери", спрятанной помады, постеров с Миком Джагерром, первого сексуального опыта. Это закономерность.
Слишком просто стягивать запястья над головой, тонкие, девчоночьи запястья, захваченный чувством темного удовольствия, жаждой и жадностью. Теплая восприимчивая кожа краснеет под расчетливыми прикосновениями, но Харт не просыпается. И Ронни ловит её, такую, раскрытую, непонимающую. Ловит её красивый рот, целует ладони, оставляет свои метки на изгибе шеи. Это жадно, жарко и совершенно не честно. Ронни хотел бы её съесть. Целиком. Он хотел бы её себе, только себе, в своих темных мутных пристрастиях, уступающих место благоразумию. И поэтому Харт стоит держаться от него как можно дальше. Она поймет эти простые вещи, когда повзрослеет, и инстинкт самосохранения убережет её от необдуманных глупостей. Это будет. Не сегодня и не завтра. В том будущем, которое они определят в соответствии с закономерностью.
Когда её разлагающееся тело нашли через полгода после исчезновения, Рон задает только один вопрос - где?
Участок в Хэй-Спрингсе оказался чуть более просторным, чем в Хьюстоне. Другой штат, другие правила. Это место напоминает ему о тех розовых домиках в Майами, мимо которых он проезжал, когда изображал учителя по делу о Ширли, пропавшем наркомане. Плитки выкладывались в ряд, складываясь в пряничный кошмар и походили на глазурь. Ронни иронично хмыкает. Взгляд Джонатана сверлит ему спину, но спина у Салливана свинцовая, за годы службы тренированная, ко многому привыкшая. Чтобы не представлял о нем Джонатан, правда гораздо хуже всех его самых извращенных фантазий. Ронни проводит руками по волосам. Несобранный жест, улыбка на лице - профессиональная, и вовсе не потому что он больной ублюдок - по мнению отдельных индивидуумов.
Время, когда он считал, что имеет право голоса, ушло - вслед за первой изношенной формой, окровавленной рубашкой, первым трупом. Он крутился в этом, как автомат - ни чувств, ни эмоций. Потерянное время. Оно несло за собой свинцовый привкус крови и туманило голову.
Девушка за стойкой, кажется, не слышит его шагов, увлеченная чтением не замечает тени, растекающейся по полу. Тусклые лампы с электрическим нервным звуком на мгновение затухают и загораются снова.
- Два шага вправо, будьте добры, вы загораживаете мне свет.
- Все в этом городе такие гостеприимные? - он не сдвинется с места, пока она не обратит на него внимание. - Вы не спросили, но я отвечу - Ронни. Ронни Салливан, новый помощник шерифа.
- "Очень приятно, Ронни, друзья зовут меня Луис" - вы это хотели услышать? Мы с вами не приятели. Умеет ли Ронни Салливан считать?
В архив он возвращается с горстью шоколадок, попрятанных в карманы, вареной грушей в пластиковом контейнере, стаканчиками гляссе и двойным ристретто. Его рубашка безжалостна смята и расстегнута на две пуговицы, жарко, губы пересыхают, а где-то играют живой джаз, по соседству умирают люди. Он выкуривает третью сигарету, тушит в пепельнице, в голове настойчиво крутится одна и та же мысль.
Время, когда он считал, что имеет право голоса, ушло - вслед за первой изношенной формой, окровавленной рубашкой, первым трупом. Он крутился в этом, как автомат - ни чувств, ни эмоций. Потерянное время. Оно несло за собой свинцовый привкус крови и туманило голову.
Девушка за стойкой, кажется, не слышит его шагов, увлеченная чтением не замечает тени, растекающейся по полу. Тусклые лампы с электрическим нервным звуком на мгновение затухают и загораются снова.
- Два шага вправо, будьте добры, вы загораживаете мне свет.
- Все в этом городе такие гостеприимные? - он не сдвинется с места, пока она не обратит на него внимание. - Вы не спросили, но я отвечу - Ронни. Ронни Салливан, новый помощник шерифа.
- "Очень приятно, Ронни, друзья зовут меня Луис" - вы это хотели услышать? Мы с вами не приятели. Умеет ли Ронни Салливан считать?
В архив он возвращается с горстью шоколадок, попрятанных в карманы, вареной грушей в пластиковом контейнере, стаканчиками гляссе и двойным ристретто. Его рубашка безжалостна смята и расстегнута на две пуговицы, жарко, губы пересыхают, а где-то играют живой джаз, по соседству умирают люди. Он выкуривает третью сигарету, тушит в пепельнице, в голове настойчиво крутится одна и та же мысль.
Помоги ей, Господи, кажется, он влюблен.
@темы: HAY-SPRINGS, anket