[лейбовиц]

It has been calculated, by the calculators, that one night can hold SIX DREAMS only. There is a colour for each, a feather for each. YELLOW is the colour of death, and should be avoided at all costs. They are not for the weak. Yellows have no jerkout facilities. Be careful. Be very, very careful. If you die in a yellow dream, you die in real life. The only way out is to finish the game [x]

барбаре нравятся желтый цвет;

барбара - законсервированное движение в вальсирующей комнате. выученные заранее уроки, прилежно и аккуратно (безлико), россыпь правил, жесткий распорядок, график и циркониевые циферблаты, размеренность движений, строгость линий. даже на занятиях, даже в ванной (с щёткой и зубной постой из тюбика в наспех склеенной реальности) - она старается.

кафель стен и пластик штор из фильмов про копов, обставленных под хай-тек, так что фотографии на стенах кажется гравировкой на металлических пластинках - следы времени, плевок в вечность. пол такой стерильный, что его можно сервировать вместо стола.

барб не ждёт осуждения, не ждёт обвинения, но это то, что она получает за каждый (невидимый) просчет. книжки в её комнате расставлены по алфавиту (a/b/c), секциям (художественные/научные/комиксы). в каждой - желтым маркером выделены абзацы, листы пестрят пометками, изгибаются четкими стрелками, но это не помогает: все вокруг говорят на незнакомом языке, а у барб ни проводника, ни самоучителя — только розовый рюкзак и доллар в кармане.

у барбары есть объяснение: барбара аддамс — андроид.

у неё есть серийный номер, процессор с нужными драйверами и напрочь отсутствует человеческий разум.

ничего удивительного, что у них проблемы;

——————————————————————————————————

агнесс включала радио каждый раз, когда оставалась одна (когда молчание становилось невыносимым). они ели и спали в общей комнате, но год за годом им нечего было сказать друг другу. её мать любила играть в домино, лото, шашки; раз в неделю она приносила в кармане лотерейные билеты. играй и выигрывай.

(барбара стоит над учебником: если в дифференциальном исчислении игрек стремится к единице, то икс приближается к бесконечности)

отец барбары исчез в понедельник между продленкой и очередью в школьном автобусе; мать барбары вылетает через лобовое стекло из той же машины. но беспокоит барбару не авария: это её розовый рюкзак, и когда у него рвется дно, она продолжает надевать его. монифа ворчит и штопает рюкзак ночью, пока барб крутится в постели и не может уснуть: а вдруг его не починят вовремя? у барбары завтра занятия. она не сможет без своего рюкзака. это неправильно. неправильно. неправильно.

неправильнонеправильнонеправильнонеправильнонеправильнонеправильнонеправильнонеправильноне

——————————————————————————————————

рука дастина — липкая, когда он хватает её за пальцы. барбара поджимает губы: прикосновение неприятно, чужие руки делают её грязной (пожалуйста, не дотрагивайся). дастин тычет в экран пальцем, шевелит губами — если прислушаться, можно собрать по слогам — то, как ветер поднимает пыльную бурю и стучит в окна, как шумят с магистрали и кричат люди, молотят башмаки и ботинки по мостовой, разогретой желтым солнцем барбары аддамс.

день застыл, раскачиваясь повешенным людским произволом, чьи ноги стучат по доске камертоном. барб сглатывает горячую слюну. дастин хватает её за пальцы: если ты не проснешься, что станет с правдой? в тусклом свете он кажется ненастоящим, карикатурным карликом. его полосатый галстук заляпан красным, накрахмаленная рубашка измята.

барбара не отвечает. фостер ненавидел смерть и умер так внезапно. вот и вся правда.

клюква горчит под языком; бланки medical city рассыпаются.

(фостер учит не бояться — ни крови, ни то, что последует после. они наклоняются ближе и ближе над телом. кожа как белое (ирландское) мыло; сладковатый, едкий запах оседает под медицинской рубашкой — вовек не отмоешься. черные мухи едва касаются чешуйчатыми крыльями перевязанных наспех запястий. на другой руке блестит золотой браслет — икона Девы Марии в безжалостном свете софитов кажется издевкой, поделенной поровну разрезами и швами на черных нитках.

эта женщина на столе — жертва автомобильной аварии. на ощупь по памяти рука фостера гладит молодое бедро, приподнимает ткань выше, будто приоткрывает завесу тайны. но никакого секрета нет: эта женщина вылетела с трассы (вот откуда шрам под коленом), не вписалась в поворот и заработала обширные повреждения внутренних органов.

фостер учит, что плоть — это мягкое, иногда — живое)

барбара слушает тишину внимательно, идет с закрытыми глазами. поворот, поворот, здесь её ботинки не ошибаются, они принадлежат фостеру, как и куртка — пахнет его одеколоном, успокаивающе гладит волосы, вот почему дастин должен держаться подальше: фостеру это не нравится.

улыбка целует её губы, пачкается в матовой помаде -

солнце под рукой успокаивается;

——————————————————————————————————

если напрячь ногу, сенсоры фиксируют мышечную активность, и протез становится жестким. если расслабить - мягким. в центре экстремальной бионики в массачусетсе, где трудится хью герр, разрабатывают искусственную электронную кожу. сейчас это - металл и пластик.

в пятницу барбара получает ответ из центра.

в субботу и в воскресенье она просыпается в десять, никуда не торопится и никуда не опаздывает. подушка хранит терпкий запах мужского одеколона, индия больше не спит в своей кровати. зубная щетка лежит рядом с пастой, как обычно, перпендикулярно. щёлкает застежка, мужские часы свешиваются с запястья. под толстовкой с эмблемой MIT - отцовская рубашка. её легкие ноги привычно отматывают десять километров; занятие по самообороне в двенадцать, она успевает (по-мужски расставляет ноги шире. гоняет языком никотиновую жвачку)

запах антисептика (целует в макушку, черепаховым гребнем гладит волосы), анатомический стол, лезвие скальпеля. алое на белом по-прежнему отдает желтым (запах напалма; фостер улыбается). барбара скалится — её руки грязные, опять грязные, волосы убраны, ворот ещё пахнет машинным маслом.

если дэвид что-то и замечает, то предпочитает помалкивать.

лето просачивается через дверь. розовый рюкзак блестит в темноте;

Light shards thrown off the passing streetlamps, changed to black by the van's mirrored windows, found themselves caught, for a second, upon the feather's one million flights. Then they were reflected, in fractals of gold, bouncing off the sides of the van like ricochets from the sun. When Desdemona spoke - with her face so pretty in the feather light — her voice was inlaid with gold, and burnished to a fuck-me-please shine [x]

@темы: anket